Cуть очень проста. Мы запираемся в хорошо защищенной крепости, когда нас атакуют, и выходим из нее, изгоняя критиков с равнины, когда их внимание ослабевает.

Классический пример применения такой тактики – большевизм. Сначала делается общее утверждение, против которого мало что можно возразить. Оно вполне разумно и многим симпатично: “Вы ведь не против общества с высокразвитыми технологиями, где действует принцип от каждого по способностям, каждому по потребностям?” (Крепость). Затем, в условиях, когда они получают определенные симпатии, они начинают добавлять то, что ранее не решались сказать, занимая со своими сторонниками (число которых выросло) долину и вытесняя критиков (внимание которых ослабло): “Пожалуй, для того, чтобы реализовать коммунизм, нам придется запретить все остальные социалистические и несоциалистические партии, посадить в тюрьму или выслать их стороников”. (Долина).

Или, например: “Феминистки? Мы за равноправие женщин. Разве кто-то в здравом уме станет возражать против наших прогрессивных требований?” (Крепость). Затем начинается дискриминационный натиск на оппонентов: “Мы должны запретить любые изображения женщин, которые мы сочтем сексуализированными. ” (Долина).

P.S. Движения угнетенных, набирая власть, способны иногда становиться теми еще угнетателями – самые яркие примеры большевики и сионисты.

P.P.S Не утверждаю, что все феминистки это поддерживают, встречал тех, кто не поддерживает.”

Источник: https://www.facebook.com/photo.php?fbid=984994868271528&set=gm.1142032565915087&type=3

Альбо ўзяць ліберальную паліткарэктнасць – адносна новую з’яву ў палітычным жыцці. Ультраправыя крытыкуюць яе, бо прынятыя праз яе грамадскія і дзяржаўныя правілы забараняюць ім прама выказваць свае погляды: “жанчынам месца на кухні, підарам – у турме, а неграў трэба адправіць у Афрыку”. Шэраг жа анархістаў (у ліку якіх і я) крытыкуюць крайнія праявы паліткарэктнасці, бо яны фарміруюць цэнзуру (шэраг тэм па змоўчанні нельга абмяркоўваць, бо яны для кагосці “трыгерныя”), замінаюць дыскусіі, якая апрыёры есць падмурак любой дэмакратыі, і змяшчае акцэнты ў сацыяльнай барацьбе прыгнечаных, падштурхоўваючы людзей аднаго гендару\расы\сэксуальнасці змагацца супраць людзей іншых гендараў\рас\сэксуальнасцяў, і тым самым сее варажнечу паміж прыгнечанымі. А таксама прымушае людзей накіроўваць іх імпэт і пасіянарнасць на, мякка кажучы, другасныя пытанні: хто якія назоўнікі ўжывае і якія анекдоты жартуе. Ды якая, нахран, розніца, калі 99% насельніцтва зямлі – па сутнасці рабы, пазбаўленыя капіталам і дзяржавай улады над уласным жыццём?

Для мяне пытанне талерантнасці і паліткарэктнасці гэта пытанне асабістай культуры. Калі камусьці крыўдны мой жарт – хай ён мне аб гэтым скажа, і пры ей\ім я больш так жартаваць не буду. Не ўжываць абразлівыя, напрыклад, для сэксуальных меншасцяў словы ў прысутнасці геяў\лесбіяк – пытанне ветлівасці і элементарнай павагі. Пераносіць жа гэта ўсё ў палітычную плоскасць і называць змаганнем за сацыяльную справядлівасць як мінімум – глупства. Як максімум – контррэвалюцыя.

І вось не прайшло і 8 гадзін з таго як ён нам гэта распавёў, едзем мы з Georgii Baryshnikov у тралейбусе. Ядзім сабе кебаб, нікому не перашкаджаем. Насупраць нас сядзіць стары беззубы дзед у пінжаке, кірзавых ботах і кепцы а-ля “калгаснік з савецкага плаката”. А збоку – два маладых хлопца, што размаўляюць па-французску, трохі чарнаватыя знешне падобныя на арабаў.

Дзед пачаў наступ з нас. Спачатку бубнеў сабе пад нос нешта неўцямнае (як потым аказалася – гнаў на нас за тое што мы елі ў траліку). Потым, ужо гучней, пераключыўся на араба-французаў: пачаў перадражніваць іхнюю мову (думаў, пэўна, што яны па-арабску размаўляюць), а потым сумессю літоўскай мовы і расейскага мату крычаў каб яны убіраліся з Літвы.

Мы на яго прыкрыкнулі, ён сціх, але ненадоўга. Падышоў да нас адзін з гэтых хлопцы:
– What does he says? – пацікавіўся з усмешкай
– Don’t pay attention. He’s just a rasist. He says you to get out of Lithuania.

Дзед працягнуў сваю лаянку а хлопцы тым часам саступалі месца жанчынам, што ўваходзілі у тралейбус. Хутка яны таксама выйшлі, і акурат за імі на тым жа прыпынку, хістаючыся, выйшаў віленскі электарат Трампа.

***
Абсолютное большинство белых мужчин не являются управленцами, они не контролируют политику, экономику, условия своей жизни и производства, проще говоря, они – наемные полурабы. Не принимая никаких управленческих или политических решений они не могут нести ответственность за то, что им, например, платят больше зарплату.

Они не отказываются получать меньше – а кто от этого отказывается? Миллионы мигрантов, мужчин и женщин, приезжают в США или Францию из арабских стран или Мексики, чтобы получать побольше зарплату, чем у себя на родине. Миллионы женщин и мужчин всех рас переезжают с той же целью из провинции в столицы. Получается, они – тоже угнетатели, раз у них есть привилегии по зарплате? Угнетатели по отношению к африканцам, например? Тогда получается, что американские негры – угнетатели африканских негров, верно?

А кто тогда – не угнетатель? Как насчет мужчин и женщин в Африке, переезжающих из беднейших районов в столичные сравнительно богатые районы или из бедной деревни в богатую? У левых либералов получается, что все люди в мире- угнетатели, кроме больной спидом черной батрачки, лесбиянки из самой бедной африканской деревни. Такое понимание угнетения призвано скрыть настоящее разделение – между управляющим классом, который ворочает триллионами и основной массой трудящегося населения. Левые либералы постоянно разжигают конфликт между белыми и черными работниками, между мужчинами и женщинами, и делают это так же эффектно, как белые расисты.
.
P.S. Сказанное не означает, что не существует такого явления, как белый расизм. Существует. Так же существует черный расизм.

https://www.facebook.com/photo.php?fbid=957592421011773&set=a.293271300777225.57384.100002830734414&type=3&theater