Кнігі сталінскага перыяду, асаблівы датычныя гісторыі, можна выявіць, нават калі не глядзець на год выдання.
Таталітарная проза (хацеў напісаць “непаўторная”, але нажаль зараз яе паўтараюць, ды яшчэ як) сваеасаблівая такімі рысамі як пагарда да асобы, пракламацыя нястрыманага ідэялагічнага пафасу, прыродная нянавісць да ўсяго стыхійнага і непадкантрольнага, адсутнасць полутаноў – ёсць толькі чорнае (ворагі) і белае (мы), і, вядома, стварэннем абавязковых іспалінскіх канструктаў, такіх як Гістарычная неабходнасць, Вайна, Час – якія раструшчваюць асобныя жыцці разам з маральнымі нормамі. Чалавек у такіх “мастацкіх” тэкстах – толькі сродак, але ніколі не мэта.
Вось зацаніце самі две маленькія вытрымкі з кнігі Д.М.Фурманава “Чапаеў”.
“Отряд ткачей-большевиков – толковых, строгих до себя ребят – весь путь пробороздил глубоким и нежданным впечатлением. По станциям, по захолустным полустанкм, по мелким городишкам, селам, деревням – мчалась в те дни неисчислимая “вольница”, никем не учтённая, никем не организованная: разные отряды и отрядки, всякие “местные формированья”, шальные, полутёмные лица, шатавшиеся без цели и без толку из конца в конец необъятной России. И вся это обильная орава кормилась за счёт населения: неоплатная, скандальная, самоуправная. Буйству воля была широкая, некому было то на буйство взять под уздцы: власть советская на местах по глуши не окрепла ядреным могуществом”
“На ящик, с которого только сошел Чапаев, влетел красноармеец, мигом распахнул шинель, задрал гимнастерку и быстрым движеньем расстегнул стягивавший штаны массивный серебряный казацкий пояс.
– Вот он, товарищи, – кричал парень, потрясая поясом над головой, – семь месяцев ношу… в бою достался… сам убил, сам с убитого снял… А отдаю. Не надо.. на што он мне? Пущай на помощь идет на общую. Да здравствует наш геройский командир товарищ Чапаев!
Толпа задрожала в приветственных восторгах.”
“Федор в таких случаях никогда не протестовал против настойчивости и даже резкости обращения: по тем временам особой вежливостью мало чего можно было добиться. Иной раз видят, что мямля человек, так его и метят затереть, забить, не дать ему ничего… Суровое было время, по-суровому тогда и поступать приходилось, коли хотел какое-нибудь дело делать, а не слова долбить.”
